ДВЕ ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ ХЕМИНГУЭЯ И ГЕРЦЕНА И РАССУЖДЕНИЕ О ПРИРОДЕ ЛЮБВИ
«В массовой культуре распространены смутные и противоречивые представления о том, что такое романтические отношения и для чего нужны. Среди всех порождаемых этим ошибок есть та, что выдаётся особенно сильно и опасна вдвойне, так как нередко маскируется под добродетель. Она состоит в болезненной фиксации друг на друге, в попытке заполнить внутренние пустоты другим человеком и выстроить своё существование вокруг него. Возлагая на другого человека свои надежды на счастье и смысл, мы, однако, сильно переоцениваем его возможности и неверно понимаем устройство собственной психики. Этих пробелов ему не заполнить, и ожидавший этого или отчаивается, или начинает бессознательно мстить, испытывать обиду, оказывать давление и стараться поменять себе в угоду.
Другой человек не может и не должен быть тем главным, что делает нас счастливыми, что придаёт силы и смысл. Наоборот, здоровые отношения предполагают отрицание центральности партнёра и наличие иных твёрдых точек опоры в виде внешних и внутренних созидательных целей. Они невозможны без самостоятельности и свободы всех в них вовлеченных. Если другой действительно занимает в нашей жизни первое место, это путь в никуда. Воцаряется патологическая и душная атмосфера, наводящая глубокую тоску или же создающая сильные трения; в любом случае это превращает человека в нечто слабое, хрупкое, а нередко и невыносимое.
Одним из самых известных примеров разрушительной любви к человеку без независимых творческих ориентиров является история Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, автора «Великого Гэтсби». Эрнест Хемингуэй в своей автобиографической книге «Праздник, который всегда с тобой», оставил о писателе и его супруге Зельде такие воспоминания:
«Зельда ревновала Скотта к его работе, и по мере того, как мы узнавали их ближе, все вставало на свои места. Скотт твердо решал не ходить на ночные попойки, ежедневно заниматься гимнастикой и регулярно работать. Он начинал работать и едва втягивался, как Зельда принималась жаловаться, что ей скучно, и тащила его на очередную пьянку. Они ссорились, потом мирились, и он ходил со мной в дальние прогулки, чтобы оправиться от алкогольного отравления, и принимал твердое решение начать работать. И работа у него шла. А потом все повторялось снова».
Как справедливо отмечал Хемингуэй, Фицджеральд при всём своём таланте оставил столь небольшое литературное наследие, поскольку его постоянно тянули в противоположную сторону. Зельда не просто стягивала на себя всё время и творческие силы, она лишала Скотта всякого полноценного счастья через их реализацию. Одновременно она обкрадывала и саму себя: пустот в душе нельзя заполнить потреблением, в том числе паразитическим потреблением своих ближних.
В русской истории в схожей семейной драме оказался писатель, революционер и мыслитель Александр Герцен. Его опыт интересен особенно, так как в отличие от своего американского товарища по несчастью он долго и упорно этот опыт осмыслял. В 1834 г. в возрасте 22 лет Герцен был арестован и отправлен в ссылку за участие в кружке вольнодумцев. Там у него завязалась активная возвышенно-нежная переписка с двоюродной сестрой Натали, которая была младше его на пять лет. Длинные письма переросли в пылкую любовь, и Герцен пошёл на романтический подвиг в духе популярных литературных образцов того времени: тайно выкрал её из Москвы и увёз во Владимир, где отбывал ссылку. Не теряя времени, они поженились, но реалии семейного уклада не поспевали за идеалом.
В жизни Натали не было иных смыслов и ценностей, кроме одухотворенной и всепоглощающей любви, о которой они экзальтированно рассуждали в своей трёхлетней переписке. Герцену же её было мало. Он горел желанием иметь историческое значение, оставить что-то после себя и поменять мир к лучшему: его живо интересовали философия, литература, общественная реформа России. Для Герцена было важно то, что он называл «деятельностью».
Натали, напротив, подобного пыла не только не разделяла, но и воспринимала как предательство и ревновала его к работе. В дневниках молодого революционера мы находим такое, довольно типичное для их истории, воспоминание: он решает встать утром пораньше, чтобы поработать, и садится за стол. Тотчас за своей спиной он обнаруживает Натали, которая принимается плакать, говоря, что он не обращает на неё внимания и ей, наверное, лучше бы умереть, дабы он нашел себе другую. С разными поворотами и перипетиями это продолжалось многие годы, и Герцен, пытаясь разобраться в причинах, в своих дневниках сформулировал первую, в сущности, феминистскую концепцию в России. Он справедливо заметил, что удушающая их обоих гиперболизированная жажда любви со стороны Натали вызвана отсутствием у неё иных центров притяжения. Это был не личный недостаток супруги, полагал он, а изъян общественного устройства того времени.
В России первой половины XIX в. женщина была женой и матерью, и ей было отказано в возможности общественного участия, в «деятельности» вообще, как Герцен понимал это слово. Он считал необходимым построение новой системы, основанной на равенстве полов (с некоторым даже уклоном в компенсирующее преобладание женских прав), которая бы создавала условия для высвобождения естественной созидательной энергии каждого и побуждала к этому.
Высший смысл романтических отношений, да и в общем-то почти всяких иных, состоит в со-радости и со-действии взаимному росту и процветанию. Необходимые для этого установки принадлежат не к сфере любви, как она расхожим образом понимается, а скорее к истинной дружбе и партнерству – желание и умение понять, забота и уважение, готовность по-настоящему вкладывать своё время и душевные силы друг в друга. Для этого равно вредны и нарциссическая замкнутость людей на самих себе, и самозабвенное помешательство друг на друге. Последнее свидетельствует не о подлинности любви, но о всеохватной экзистенциальной пустоте и больше мешает, нежели помогает».
***
Из книги «Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни»
